(3. Дуальность содержания как следствие выбранной формы)

Вся книга в формате PDF (19,2 MB)

Само собой разумеется, что двойственность, заложенная в самой форме, с неизбежностью должна была привести — и привела — к сознательной дуальности содержания. Впрочем, так и было задумано с самого начала. Дуализм этот выражается в противопоставлении мужского и женского начал, личного и общественного, высокого и низкого, Петербурга и далекого «медвежьего угла», Европы, Запада (Растрелли) и Востока (Руставели) и т. п. Подчеркивается эта оппозиция и двумя эпиграфами, отражающими эти две группы представлений и взятыми у поэта-женщины и у поэта-мужчины. Однако «чистый» дуализм, без его диалектического преодоления всегда был чужд мировоззрению автора. Поэтому появилась необходимость завершить поэму послесловием, кодой, снимающей противопоставление того, что сейчас стало модно обозначать по-китайски как «ян» и «инь». Не стану настаивать, возможно, я и ошибаюсь, но мне показалось, что все та же внутренняя связь между содержанием и формой не позволяет сделать это послесловие сонетом: ведь такой сонет с неизбежностью примкнул бы к одному из двух состязающихся вариантов. Для эстетического выражения истинного синтеза необходим взгляд как бы со стороны, а следовательно — выход за пределы использовавшейся до этого момента формы. Поэтому послесловие написано в виде пяти обычных четверостиший. В целом, как мне кажется, мы имеем здесь дело [300] с воплощением диалектики в поэтической форме и попыткой завершения разработки «философии сонета» на качественно новом уровне. Если один отдельно взятый сонетный венок, как уже отмечалось, соответствует идее развития но спирали (галактике), то предлагаемая форма оказывается двумя спиралями, закрученными друг на друга, что, продолжая естественнонаучные аналогии, можно уподобить дезоксирибонуклеиновой кислоте, ДНК, молекуле жизни, где роль геномов будут играть отдельные сонеты.

В конце концов, если исходить из представлений о фундаментальном единстве мироздания, о всеобъемлющем соответствии микрокосма — макрокосму, такие структурные сближения могут считаться достаточно естественными. Возьмем, к примеру, обрамленную повесть. Классический образчик — сказки «1001 ночи». Отношения Шахерезады и халифа характеризуются драматическим сочетанием двух мощных противоборствующих сил: отталкивания (Шахерезаде грозит смерть!) и притяжения, оказывающегося все же сильнее. Но это вполне соответствует поведению двух протонов в атомном ядре, сохраняющих стабильность в значительной мере благодаря влиянию противоположно заряженных облачков из новелл-электронов. Аналогичным образом более сложным атомным ядрам из нескольких барионов будут соответствовать группы рассказчиков в «Декамероне», «Гептамероне» и других подобных произведениях, находящиеся между собой не обязательно в противоборствующих (протоны), но и в нейтральных (нейтроны) отношениях.

Остается заметить, что ежели первоначальный импульс к разработке описанной идеи был получен от наличия двух вариантов сонетного размера в одной национальной поэтике, то итоговое построение от этой [301] частной особенности почти не зависит. Большинство эффектов новой архитектонической формы можно сохранить и в рамках иных языковых традиций: одиннадцатисложника, александрийского стиха, современных финно-угорских аналогов метрическому античному стихосложению или попыток Вэнь И-до писать сонеты по-китайски. Если уж предлагаемую литературную форму можно рассматривать в качестве частного случая, отражения некоего космического архетипа, задающего структуру бытия на уровнях от молекулы до галактик, то вполне очевидно, что любой человеческий язык сам будет не более чем силовым полем, в пространстве которого резонируют Слова, рожденные Богом.

Санкт-Петербург, май 1997 г. [302]