Грыжастый

На резинообувном комбинате, где я тогда работал, моим напарником на конвейере был какой-то работяга. Труд был не из легких: надо было подхватывать большие куски горячей резины и быстро нести к какому-то станку (не помню, кажется на вальцы). Во мне играла сила молодая, а у работяги этого был тусклый взгляд, а тело уродовала грыжа. И пошел он пошел на тяжелую работу только потому, что хорошо платили. Когда после первого аванса я купил курицу, водку и пиво, он обрадовался и пригласил к себе.

Так я впервые попал не в полуподвальную (в них я уже бывал), а в подвальную советскую квартиру, если тот сырой каземат, достойный Петропаловской крепости, можно вообще назвать квартирой... Можно, можно, даже нужно, ведь у него с женой и ребенком была комната и кухня, даже отдельный гальюн. К тому времени я уже навидался коммуналок, сводящих миллионы людей с ума, однако упрямо притворяющихся нормальными — часто все свое существование. На мои первые вопросы о причинах, заставляющих людей жить в полуподвалах и в коммуналках, мать отвечала, что я должен вспомнить о парижских клошарах, а в СССР бездомных нет, здесь у всех есть крыша над головой.

На курицу из кулинарии вся семья работяги смотрела жадно, а поедала хищно, особенно девочка лет пяти, очень бледная. Бывало, я не ел неделю, чаще две недели до зарплаты жил благодаря таре: сдавал две бутылки в день и на 24 (или 34) копейки ел в ограниченном количестве салат и хлеб. Это правда, но «бедствовал» я так только потому, что все пропивал с друзьями и девушками: хотя они потом возвращались домой, а я к тому времени уже жил один.

После Сталина, глупого чиновника, обладающего неограниченной властью, в стране людоедства не было, кусочки пальцев в пирожках не попадались, вообще настоящего голода уже не было, что меня, кстати, постоянно удивляло: полный бардак, ничего толком не растет, в магазинах все гниет, а трупы на улицах не валяются, как это бывало раньше. Стали покупать хлеб у капиталистов: временная мера, сказала мать, кроме того, у нас трудный климат. Настоящего голода не было даже тогда, когда Хрущев уверял, что из кукурузы можно изготовить сто блюд, а очереди за хлебом были тогда длинными в целую ночь — и давали одну буханку на руки. Только в кулинариях можно было купить что-то съедобное, что я и делал.

Тот работяга, не скрываю его фамилию, просто забыл, а выдумывать не хочется, проникся ко мне теплыми чувствами, когда я после каждого аванса и зарплаты я тащил ребенку подземелья и его матери (тоже маленькому, бледному и серому созданию) всякую жратву из кулинарии. Кроме того, на работе я более усердно, чем раньше, помогал этому Грыжастому, как я его ныне, вспоминая, стал называть. Вчерашний колхозник, получивший после работы на стройке в городе прописку, был в восторге от такого олуха, считал меня последним дураком, более того, вырожденцем, полным дегенератом. Но я тогда, будучи о себе очень высокого мнения, чувствуя себя рыцарем без страха и упрека, даже не подозревал, что в этом человек может быть хоть намек на подобное отношение. Я просто не представлял, что своими поступками, поведением и манерами оскорбляю его, вдавливая в землю все глубже.