Литература

Все эти годы я продолжал писать и уже не в стол. Различные журналы эмиграции печатали мои рассказы и повести, а издательство «Посев» издало мои первые романы «Тяжесть», «Тавро» и сборник армейских рассказов «Тиски», печатать роман «Тень Топора» оно отказалось. Я вообще был маложеланным в этом как будто родном издательстве, особенно в его литературно-общественном журнале «Грани». Они стремились печатать только известных советских авторов, а также самиздат, а я был ни Богу свечка, ни черту кочерга; к тому же — свой, поэтому со мной можно было не церемониться. Мои рассказы печатали почти все эмигрантские журналы, но не «Грани».

Но тогда появился мой старый друг граф Милорадович. Он, временно отработав (1978–79 гг.) главным редактором «Русской мысли», получил должность директора издательства «Оверсис» в Лондоне. Вероятнее всего, он служил в американской конторе (ЦРУ). У меня нет ни малейшего доказательства для подобного заключения, только логика, но в любом случае я не видел в этом ничего дурного, напротив: враг твоего врага — твой друг, однако не хозяин. Мне несколько раз предлагали служить американцам. С искренним сожалением (деньги они давали очень хорошие) я каждый раз отказывался. Причина простая: не скрывая своих антиамериканских настроений, я перестал бы себя чувствовать уютно. Просто я задал себе вопрос: Серафим Николаевич учился в США в Колумбийском универсистете, а также в Свято-Владимирской духовной семинарии, служил в армии в ФРГ, затем приехал в Париж, где жил и учился в молодости, принял из рук Шаховской дела независимой эмигрантской газеты (разумеется, нищей), поставил ее на богатые американские рельсы, затем укатил в Лондон создавать издательство, но при этом все время жаловался, что у него маленькая зарплата. Какой еще вывод я мог еще сделать?

Ко всему прочему он был русским масоном — и в Париже примкнул к ложе «Астрея». Когда мы с ним подружились, он меня туда привел (в 1978 году), мне понравилось, для меня, правда, те люди в ложе были куда интереснее, чем Великий Архитектор, объявленный Робеспьером Верховным Существом. Что же касается нашего Бога Иисуса Христа, я о нем серьезно вспоминал только тогда, когда попадал в серьезную беду, тогда молился ему, просил, но как только очередная опасность уходила, о нем забывал. Конечно, Его Нагорная Проповедь жила во мне, но, по-моему, совсем не годилась для полуживотного человека. Православным я ощущал себя только в силу живущих во мне частиц русской культуры, но это чувство пришло ко мне уже в эмиграции. Меня крестили в раннем детстве во Франции в РПЦ: моя мать, видная французская коммунистка, поддерживала, будучи атеисткой, очень тесные и задушевные связи с Московской патриархией.

Протестантская культура нашей христианской цивилизации победила и занимает первое место на планете, на втором месте находится католицизм, а нам, православным, не повезло в семнадцатом году, хотя до этого православию тоже было не сладко. Вероятно, нам было записано проиграть своим соперникам, когда мы поленились спасти от турок Константинополь (в 1453 году).

В масонской ложе «Астрея» было много потомков русских аристократических фамилий. Когда я встретил внука Колчака, то просто опешил: внешне это был вылитый дед. В ложе были миллионеры и водопроводчики, хозяин «Кока-Колы» всей Европы обнимался там с нищим слесарем и называл его братом. Мне это было приятно, поскольку речи о власти там не было и быть не могло. Больше всех мне понравился граф Воронцов-Дашков, потомок последнего наместника Кавказа и родственник Милорадовича. В нем, как и в других потомках русской знати, я без труда увидел многие качества истребленной коммунистами русской интеллигенции. Это было для меня главным, так как другой причины хорошо к ним относиться у меня не было. Но они несли в себе то прекрасное, то есть русское, что полностью давно уничтожили у нас в стране.

Воронцов-Дашков, французский инженер, так любил «Божественную комедию», что знал ее наизусть на четырех языках. Разумеется, меня очаровало не это, а непринужденное существование в нем многих веков русской культуры. Подобное в Союзе Советских я никогда не встречал, все советские оказались исторически юными и потому грубыми, без интеллектуальной и вообще культурной глубины. Культура, чтобы выжить, должна передаваться из поколения в поколение. Итальянцу или французу такая банальная мысль даже в голову не придет, но в нашей стране как раз преемственности поколений не произошло... Поэтому в ХХІ веке мы русские пока только по названию, это грустно, но это так. А тогда я смотрел на этих русских людей и видел череду геноцидов, необходимых большевикам для уничтожения в России всех культуронесущих сословий (или классов, если угодно), чтобы построить новый мир: коммунистический. Интернационал не просто гимн, а руководство к действию. В Китае, Вьетнаме, Югославии, Албании или Камбодже было не иначе: для коммунистов политика геноцида не жестокость, а необходимость. Сталин расстрелял польских офицеров в Катыни (как и в других местах) не по злобе на поляков, а по той же причине, толкнувшей его убить до этого всех офицеров России: они составляли одно из культуронесущих сословий старого мира.