(9. Брат Шаховской архиепископ Иоанн как типичный образ иерархов РПЦ и РПЦЗ)

А еще мне пришелся не по душе ее брат архиепископ Иоанн Сан-Францисский, хотя у него было все, чтобы мне понравиться: участвовал в Белом движении, помогал русским, дравшимся на фронтах гражданской войны в Испании, поэт, писатель, автор многих книг. Однажды Шаховская попросила меня встретить брата в гостинице «Лютеция» и привезти его в редакцию. Во мне сразу возникло сомнение: что делает монах в одной из старейших и шикарнейших гостиниц Парижа? И сразу заиграло нечто советское, не старообрядческое же... Кардиналы ведь тоже монахи, но почему-то меня совсем не задевают их холеные лица, ни блестящий шелк их одеяний. Потому что чужие, должно быть... Приехал я на своей таратайке в «Лютецию», в фойе запахло чудесными духами, которые опережали монаха, прекрасно одетого, напомаженного, безукоризненно причесанного, идущего походкой менестреля. Прямо Арамис. Увидев мою старую машину, архиепископ слегка скривился, а потом всю дорогу читал мне свои стихи. Он наверняка был прекрасным человеком, а я по глупости своей встретил его «по одежке». Жалею об этом, но даже сегодня не могу избавиться от неприятного ощущения.

Много позже, в начале девяностых, я со своим приятелем Трифоновым стоял в Москве у какой-то церкви на Баумана: рядом отдельно от толпы верующих ждала черная правительственная машина и эскорт на мотоциклах. Появился патриарх Московский и всея Руси: высокомерное толстое лицо номенклатурщика со Старой площади, смотрит тупо только перед собой; люди богомольные вокруг млеют, что-то кричат, молятся, просят, любят, а они для него даже не букашки, те хоть помешать как-то могут. Без жеста и слова сел и укатил. Странно, но я тогда не подумал о Старой площади, а вспомнил брата Шаховской, что-то родственное ощутилось, хотя эту гебешную креатуру и бывшего белого воина разделяло все, кроме, вероятно, восприятия монашества в качестве кормушки. Я понимал при этом яркую несправедливость, образовавшуюся во мне, но ничего не мог с собой поделать. Я сказал Трифонову тогда что-то вроде:

— России с такой самодовольной мордой во главе ее Церкви еще долго возрождаться.

Это относилось, вероятно, и к Зарубежной Церкви. Наверное, просто я по-советски весьма примитивно представлял себе, каким должен быть истинный монах. Не знаю точно, как и почему, но знакомство с архиепископом Иоанном не прибавило моих симпатий к Зинаиде Алексеевне Шаховской. Несколько лет спустя другой русский аристократ граф Серафим Николаевич Милорадович, удивительно похожий на своего знаменитого предка, по заданию американцев мягко «спустил» Шаховскую с кресла главного редактора, освободив дорогу американской чиновнице Иловайской-Альберти. Она превратила былую русскую газету в какую-то восточноевропейскую сборную похлебку (то в правозащитную, то в польскую), как начальство прикажет… А затем «Русская Мысль» стала, разумеется, пропутинской, какой же еще...

Когда Шаховская ушла из «Русской Мысли», во мне не нашлось ни малейшего желания отблагодарить ее за то, что она взяла меня на работу, за уроки независимости. Я никогда в течение последующих десятилетий не искал с ней встречи, отрицательные ощущения оказались сильнее мыслей об этой интереснейшей женщине. Конечно, я могу обвинять себя в неблагодарности, но искренно у меня это все равно не получится.