(8. Характер Шаховской)

Однако испытывать к ней искреннюю симпатию и теплые чувства у меня не получилось. Она была эгоцентриком до мозга костей, — и это меня раздражало, хотя, возможно, это моя вина, поскольку я не смотрел на нее, как на женщину, и ее капризы воспринимал не так, как следовало. Евгений Терновский, советский человек, пытавшийся изо всех сил стать человеком французским (работал некоторое время в «Русской мысли», а затем сделал отличную университескую карьеру во Франции), явно испытывал к Шаховской самые добрые чувства, встречался с ней много раз до самой ее смерти и написал о ней много хорошего. Возможно, он увидел в Шаховской то, что мне не удалось.

Во время войны, в 1943 году, Малевский-Малевич в изгнании в Великобритании дослужился до помощника директора отдела Бельгийского министерства иностранных дел. После войны служил в Бельгийском посольстве в Швейцарии, затем в миссии в Израиле. В 1947 году, будучи художником, вышел в отставку, чтобы посвятить себя искусству. В 1956 году вернулся на службу первым секретарем Бельгийского посольства в СССР. Отличная карьера для русского эмигранта, даже если учесть, что на деле все это время он служил не в дипломатическом корпусе, а в контрразведке.

В Москве Шаховская сумела своими глазами увидеть советскую действительность и написала об этом книгу, — вероятно, это помогло ей избавиться от многих иллюзий... Ее можно считать лучшим редактором «Русской Мысли»: ум и независимость сделали больше (на мой взгляд), чем американские, а после крушения советской власти олигархические деньги. К тому же Шаховская была честным человеком, а это в нашей профессии большая редкость...

Однако симпатий во мне она не вызывала. В Шаховской, на мой взгляд, жила взбаламошенная барыня, именно барыня, поскольку она самодурствовала только со своими дворовыми. Ее собачка, такая же кривоногая, как она сама, была предметом подобострастия почти всего женского персонала редакции. Я не мог без отвращения видеть, как во время обеда из кухни редакции выползала процессия из дам, ухаживающих за собачкой княгини и за ней самой. Они шли гуськом к кабинету редактора: первая несла посуду, вторая еду, третья какую-то подушку. На рык госпожи первая открывала дверь… С другими женщинами редакции Шаховская вела себя подчас грубо, даже грязно. Мужчин она почему-то не трогала, хотя советских могла облить презрением.

Она была во многом права, ведь в СССР мы получали не образование, а антиобразование, наши литературоведы и прочие «веды» не только не знали русской культуры, а (что еще хуже) считали полнокровной русской культурой оставшиеся в СССР ее изуродованные куски. Историки... трудно даже определить, чему нас обучали на истфаке. Лев Гумилев мягко описал это так, как мне будет не под силу... Шаховская нашу антикультуру видела и не скрывала... Но даже если она была права по существу, существует все же манера, а Шаховская вела себя подчас просто хамовато. К тому же она довольно часто кичилась своим происхождением. Много позже мне кто-то сказал (кажется Рафальский), что Шаховскую считают не настоящей княгиней, то ли незаконнорожденной, то ли вообще липовой. Конечно, она была русской аристократкой, только часто вела себя неадекватно, поэтому некоторые считали ее фальшивой княгиней. В эмиграции я встречался с русскими, грузинскими, немецкими аристократами, — и они мне понравились, прежде всего, своей сложной простотой, ни одному из них даже в голову не приходила мысль подчеркивать свое происхождение. Шаховская вела себя ровным счетом наоборот.