(4. Первая встреча Рыбакова с Максимовым)

Ничего не обязывало меня помогать Максимову, ни Милорадовичу, впрочем, он мог поднять трубку и сам поговорить с редактором «Континента», либо пригласить его в кабак. Если я согласился, то только по одной причине: считал Максимова как писателя талантливее громадного большинства других советских писателей-иммигрантов, Аксенова, Гладилина, Войновича, Довлатова, Мамлеева, Алешковского, Лимонова... Только Владимов и Горенштейн могли на мой тогдашний вкус поспорить с его романом «Девять дней творения». Для меня это было важнее всякого быта.

Максимов меня принял, но как только я заикнулся о деле, сразу выразительно посмотрел на потолок — и повел меня в сауну наподалеку от Триумфальной арки. Мы выпили, и я понял, что если мой мат доходит до пятого этажа, то его — до девятого. Максимов был уверен, что за ним следят и подслушивают все на свете спецслужбы, а на мой скепсис, мол, для чего американцам нас подслушивать и следить за нами, он, выпив ерша, только отвечал, что я мальчишка.

Так как у меня не было ни малейшей причины ему лапшу на уши вешать, он все-таки мне поверил (то есть Милорадовичу) — и перестал катить на него бочку, стал ждать следующего главного редактора. Думаю, все же основной причиной его покладистости стала уверенность, что полковник ЦРУ, как он называл Милорадовича, действительно пришел в «Русскую Мысль» только для того, чтобы перевести стрелки. Я тогда подумал, что очень подозрительный ко всему и ко всем Максимов в сущности довольно наивный человек, хотя, возможно, уместнее другое слово... Не наивный, а самоуверенный человек, раз живет в совершенно чужом и незнакомом ему мире так, словно знает все его правила. Еще я подумал, что в данном случае незнание мира, в котором он живет, не играет против него, поскольку он все-таки понимает, в каком направлении должен двигаться, чтобы ему продолжали давать средства, и точно выбирает себе нужных сотрудников. Например, Наталью Горбаневскую. Не просто поэтессу,  а маленькую женщину, вышедшую 25 августа 1968 года на Красную площадь, чтобы выразить свое возмущение по поводу операции «Дунай», то есть введения наших войск в Чехословакию.