(3. О соотношении русской и советской культур)

Для Померанцева, как я постепенно понял, над жизнью каждого дня стояла огромная (на все небо и глубиной через всю землю) любовь к поэзии, от нее нить тянулась к прекрасному прошлому русской рифмы и, разумеется, к Серебряному веку. На чужбине эта любовь стала постоянным вызовом чужому окружающему миру. Его отец, нотариус из Полтавы, увлекался поэзией, писал на досуге стихи и поэмы, поэтому неудивительно, что тринадцатилетний Кирилл в Стамбуле, куда в 1919 году эвакуировались родители, уже в детстве жил в русской поэзии. Продолжал в ней жить, пока учился в Константинополе в Британской школе, затем, уехав в Париж в 1927-м году. Он остался в ней на всю жизнь. Его попытки уехать в СССР, его советский патриотизм, которого на деле не было, его симпатии к Евтушенко, — были производными его великой и всепоглощающей любви к поэзии.

Вертинского ведь не расстреляли, говорил он, когда я прижимал его к стенке своими аргументами и добавил (святая простота):

— Сталин даже премию ему  дал своего имени.

— Нет, Кирилл Дмитрич, никуда бы вы не вернулись, ибо возвращаться вам некуда, репатриации для вас не существовало: вы родились совсем в другой стране, России, а ее давно нет. Вертинский и некоторые ему подобные — лишь исключение, подтверждающее правило. Они небольшая витрина, скрывающая погосты русской интеллигенции от Харькова до Владивостока. Вы словно «Архипелага» не читали.

На что он мне ответил с восхищением от своей величественной правоты:

— Вы ошибаетесь, мой дорогой, Россия бессмертна.

Если человек искренно произносит такие слова, вылечить его невозможно, хотя именно этого он как раз и не хотел, иначе ему пришлось бы спросить себя, где ныне живет русская культура. Все же я ему сказал:

— Дело не в цензуре, даже предварительной, глупый Николай І был цензором умного Пушкина, а полуинтеллигент и самоучка Сталин сам стихи пописывал. Просто ныне существует не русская, а советская культура, уверяю вас, иначе получается, что в СССР нет советских людей и нет советской культуры.

Я продолжал ему глупо втолковывать:

— Демьян Бедный — вещь уникальная, неподражаемая. Представить себе известного поэта Демьяна Бедного в России невозможно, он мог существовать только в зарождающейся советской культуре. А ведь тогда еще писали Блок, Мандельштам, Есенин и Хлебников, которых эти младенцы сожрали.

Ничего не помогало, в революции и советской власти Кирилл Дмитриевич видел просто временные трудности русской культуры.