(2. Бердяев о сущности своей философии)

Мышление Бердяева не только афористично. Оно, прежде всего, проблематично. Оно уводит мысль за пределы рационально доказуемого. Но оно подводит к вопросам, которые задевают человека больше, чем научно доказуемое. Бердяев написал много книг и нашел очень много читателей, которых он вырывает из круга объективированной рациональной логики и подводит к порогу металогической и трансрациональной глубины бытия, к тому, что лежит вне закономерностей разума.

«Когда я пришел к своей окончательной философии, — пишет он сам в своем „Самопознании“, — для меня приобрели особенное значение идеи несотворенной свободы и объективации». Свобода для Бердяева не есть обоснование нравственной ответственности человека и не урегулирование отношений между людьми, а объяснение происхождения бытия и, вместе с тем, происхождения зла. В свободе Бердяев видит добытийственное несотворенное начало, условие возможности творчества; бытие же есть для него лишь результат творения и творчества. «Несотворенная свобода, — формулирует он эту свою мысль, — есть предельное понятие, вернее, не понятие, а символ, так как о несотворенной свободе, ввиду ее совершенной иррациональности, нельзя составить понятия. ...Объективированный мир подлежит рациональному познанию в понятиях (чем и занимаются науки. — Р. Р.), но сама объективация (воплощение духа в сотворенных предметах. — Р. Р.) имеет иррациональный источник».

В центре внимания Бердяева, как мы видим, все время не бытие, а сущее, не объект, а субъект, не творение, а творческая личность. Подлинная жизни или, — как он говорит, — «первожизнь», для него не в творении, а в Творце, не в статическом бытии сотворенного, а в динамическом становлении творческого акта. И вполне верно, когда, оценивая свое философствование, он пишет: «Наряду с идеей несотворенной свободы и объективации, я углубил свой персонализм, идею центрального и верховного значения личности. В конфликте личности со всем безличным, или притязающим быть сверхличным, в конфликте с „миром“ и с обществом, я решительно стал на сторону личности».

И несколько дальше, вскрывая эмоциональный, интимный, глубоко человеческий корень своих размышлений:

«Восстание против власти „общего“, которое есть порождение объективации, мне представляется праведным, святым, глубоко христианским восстанием. Христианство есть персонализм. С этим связана главная духовная борьба моей жизни. Я представитель личности, восставшей против власти объективированного общего. В этом пафос моей жизни». «...Персоналистическая революция, которой по-настоящему еще не было в мире, означает свержение власти объективизации, разрушение природной необходимости, освобождение субъектов-личностей, прорыв к иному миру, к духовному миру». «...Моя окончательная философия есть философия личная, связанная с моим личным опытом». «...Я могу сказать, что у меня был опыт изначальной свободы, и, в связи с ней, и творческой новизны, и зла, был острый опыт о личности и ее конфликте с миром общего, миром объективации, опыт выхода из власти общего, был опыт человечности и сострадания, был опыт о человеке, который есть единственный предмет философии».

Философия Бердяева принципиально и последовательно субъективна. Она вненаучна, как вненаучно искусство. Бердяев не создал школы. У него не осталось ни учеников, ни последователей. Но влияние его огромно, далеко не исчерпано и по-видимому будет еще расти. А ему самому обеспечено немалое место не только в русской, но и в мировой философии.