(6. Я говорил так много и так пестро...)

Вся книга в формате PDF (19,2 MB)

* * *

Я говорил так много и так пестро,
Что слов простых едва ли не забыл.
Так, драматург и зритель, Калиостро
Не знает сам, где сказка, а где быль.

Сказать, как плачет ветер под сурдинку
Толики неожиданной тепла?
Сказать, что небо чисто, словно льдинка,
Что на ладонь чуть талая легла?

Сказать, что даже камни благодарны
Мгновеньям и векам, когда для них
Единожды возможно полноправно
В предвечной мгле зажечь свои огни? [146]

Но не умею я всему, что просит,
Жизнь — вещество и форму — даровать.
На месте неумелых наших просек
Уже не лес, а мертвые дрова.

22–24.09.1975

* * *

Четырехстопный ямб! Тобою
Хвалим поэтов русских род,
Как перстень тонкою резьбою.
Теперь настал и мой черед...

Наследник предков недостойный
Презрен, как жалкий дезертир.
Не подобают сильным стоны,
И слабым чужд творимый мир.

Но жизнь не терпит и презренья
К той просветляющей струе,
Что звать точней не ощущеньем,
Но знаньем, явленным в стихе.

Она прохладна и прозрачна,
Печальней давних светлых дней,
Миг неудачный и удачный
Равно незначимы пред ней. [147]

Нам вспомнится порой минувший
И боле невозвратный час:
Как будто умер кто-то лучший,
Как будто смерть коснулась нас.

Да было ль это? Или только
Других миров, иных времен
Случайно найденная долька
Так обострила глупый сон?

Как мог я быть таким далеким,
Таким не знавшим ни о чем,
Чтоб склон, столь явственно пологий,
Труднейшим одолеть путем?

Так, прошлое перебирая —
Что золото скупой старик! —
Стоим над пропастью у края,
И боль почти рождает крик.

Ведь не вернуть! А все же было!
Не сон, не отблеск, не мираж!
А ныне стало просто пылью...
Как говорится, «жребий наш»...

Тогда подступит к горлу что-то:
Не слабость, не тоска, не стон, —
Но сила. Но печаль. Но клекот.
Рожденье слова. Мука! —
  Звон...

24.09.1975 [148]

* * *

Настала вновь минута просветленья —
Печали камень огранить в слезу,
Вновь пережить восторг и обновленье,
Как вечный трепет, майскую грозу,

Как чувство потаенного единства
С друзьями по весенним дням Земли.
Мы вместе отдавали дань бесчинствам
И вместе к ясной строгости пришли.

Знакомы нам прощания секунды:
Еще дрожит листва, а мы — в пути.
Как будто, осужденные в Пер Гюнты,
Всю жизнь спешим откуда-то уйти.

Прощаемся — так, словно что хороним,
Так, словно больше не узнаем встреч.
И вырастают дивные хоромы,
Где каждый камень обтесала речь.

Порой всего лишь месяц пьем разлуку,
А кажется — познали бездну бездн,
А кажется — весь холод, мрак и муку,
И одиночество погасших звезд.

Любой уход — немного обещанье
Грядущим светом прошлое согреть.
Вот почему так чужды нам прощанья,
Вот отчего нам так понятна смерть.

16–21.10.1975 [149]

* * *

Друг мой, брат мой самый одинокий,
Я пишу тебе из мглистой дали.
Ты ведь тоже знал — мой дивноокий! —
Что и мне сродни твои печали.

Женщину, чей облик танцем лани
В чародейном свете ночью веет,
Женщину немых самозакланий
Ты любил, как я: благоговея.

Ты ведь знал, настанет этот вечер:
Только вьюга, вьюга, вьюга, вьюга...
Звездами себя вочеловечив,
Через бездны смотрим друг на друга.

Так чужды и так исконно схожи,
Так в самой раздельности едины —
До безумья, до подкожной дрожи...
Боже мой! спаси мя, Господине!

Друг мой, брат мой самый милосердый,
Ищущий пути по нежной кромке,
Верь мне: презирают только смерды
Золотить Прошедшего обломки.

Тот, в твоих преданьях погребенный,
Тот угрюмец вечно недовольный,
Тот глупец, в прибое многопенном
К миражам стремившийся по волнам, — [150]

Это я ведь! Я — живой и грешный.
Жилы все напряжены, как струны.
В Двадцать пятом веке скажут: «прежний...!»
Но в Тридцатом снова стану юный.

Я любил... как ты полюбишь только,
Пронизая мнимость воплощений —
Что шиповником мне было колким,
Станет розою в твоих виденьях...

...А теперь пора поднять, наверно,
Чаши нам: за счастье светозарных!
...Двое нас в межвременной таверне,
Друг мой, брат мой самый благодарный.

20–25.12.1975