2.5. Апология демократии

«Труднее всего взвесить и заметить ценность тех вещей, среди которых протекает наша ежедневная жизнь, — пишет Вышеславцев в главе „Смысл и ценность демократии“. — Такова ценность воздуха и воды,такова же и ценность права (сравнение Петражицкого). Мы ценим эти блага более всего тогда, когда мы их лишены. Если демократия есть правовое государство, то ясно, почему ее ценность многими не замечается: право тем более совершенно, чем более оно незаметно в жизни... Государство тем более совершенно, чем меньше оно властвует над нами...» И смысл и сущность демократии состоит вовсе не в том, что демократия — наилучшая форма власти, наилучший способ выбирать властителей. «Термин „демократия“ в этом смысле совсем не выражает ее сущности: „власть народа“ можно так же критиковать, как и всякую другую власть. Народ может быть таким же тираном, как всякий единоличный деспот... Сущность и смысл демократии раскрывается через понимание идеи справедливости, как особой задачи, которую она, и только она, ставит себе и с известным приближением, иногда весьма несовершенным, решает. Сущность демократии нужно искать в праве, а не во власти, точнее, в особом взаимопроникновении права и власти», совершенно ином, чем в любой, откровенной или замаскированной диктатуре.

«Большинство, выборы, парламент, партии, ответственность министров, — пишет Вышеславцев далее, — все это средства (и только средства) для какой-то цели. Поэтому критика этих средств, их непригодность и несовершенство ничего не говорят против ценности конечной цели...»

«Цель же эта — непрерывная право-организация народа, автономный самоуправляющийся народ, солидарность, соборность, автономия личности, решение антиномии власти и права при помощи сублимирующей силы права».

Как в этике Вышеславцев видит смену этики наказующего закона, этикой благодатной любви, так и решение трагического противоречия между властью и правом он ищет в правовой сублимации власти. Именно в этом он видит центральную задачу демократии, которая, по его мысли, должна быть не столько народоправством, сколько самоуправлением свободных личностей. Указывая на возможность сублимации власти правом, он пишет:

«В самом деле, приказ и повиновение, по своему содержанию допускает два случая: во-первых, приказ разумен и справедлив, но он исполняется только в силу повиновения, а не потому что я сам этого хочу. Тогда отсутствие автономии есть некоторое зло: было бы лучше, если бы я сам так делал, а не в силу приказа. Другой случай, второй: приказ неразумен и несправедлив, но он исполняется в силу повиновения. Это еще хуже: тогда, значит, я сам не сделал бы этого, но императив вынуждает меня. Было бы лучше, если бы я сам действовал, а приказ не действовал. Во всех случаях приказ есть некоторое умаление самости, и оно неизбежно во всяком властном отношении. Но умаление самости, ущерб самости есть несомненное зло. Полноценно только то добро и та заслуга, которая идет из глубины самости, которая делается „из глубины души“, не за страх, а за совесть. В этом великая идея автономии Канта».

И дальше: «Решение антиномии власти и права при помощи сублимирующей силы права есть решение в духе правового государства, решение противоположное принципу диктатуры. Оно исходит из принципа автономии личности и приходит к принципу автономии народа, к принципу самоуправления. Оно признает принцип самости и самоуправления в двух его моментах: в форме личного и общественного самоуправления. Кто говорит со всей полнотой личного самочувствия „я сам“ и „мы сами“, тот признает правовое государство и демократию... И это потому, что правовое государство требует в той или другой форме самоуправления, т. е. автономии личности и автономии общества... Справедливо, чтобы я сам участвовал в создании закона, которому я подчиняюсь. Справедливо, чтобы я сам устанавливал власть и контролировал власть, которой я подчиняюсь».

Из этого рассуждения Вышеславцева совершенно ясно, что, как и Евгений Трубецкой, он ясно видит заложенное в праве начало добровольной общественной солидарности: «мы сами» и, как С. Франк, понимает, что в основе всякого общественного самоуправления лежит слияние «я» и «ты» в общее «мы с тобою». Но он видит и другую сторону вопроса. Как подлинный диалектик, он все дальше разматывает антиномию власти и права, противостояние автономии и гетерономии, самозаконности и внешнего приказа. Он пишет:

«Нет никакого сомнения в том, что самосознание рождается от восстания, в конфликте, в столкновении спонтанных влечений, идущих изнутри, из центра, из личности, — с воздействиями, влияниями, насилиями, императивами, идущими извне, от „не-я“, от внешнего мира и от других людей. Отсюда — революционный характер всякой автономии. В столкновении с внешним миром (социальным и природным) рождается самосознание. В столкновении с гетерономией рождается автономия... И все воспитание индивидуальное и социальное построено на том, что всякая гетерономия, всякий внешний приказ получает свой автономный ответ».

Это значит, что в конечном счете «я сам» и «мы все» сами решаем, какой закон будет нами принят, а какой отвергнут, с тем, однако, что чужая воля и чужая власть будут отвергнуты всегда и принципиально, потому что личность равноценна обществу и не может быть подчинена ему никаким приказом, хотя бы и самого мудрого правителя.