(7. Идеология и солидаризм)

На родине научного социализма я даже отдаленно не был диссидентом, правда, о существовании диссидентского движения, живя в СССР, не знал, но не это было причиной моего бездействия, поскольку убежденным антикоммунистом я стал в пятнадцать лет. Страх? Разумеется. Не был героем? Конечно. Поэтому я продолжаю искренно считать советских оппозиционеров и диссидентов героями в полном смысле этого слова: они сделали то, что я не смог, не осмелился. Когда на заводе или фабрике, где я работал, я толкал антисоветскую речь, то был неизменно пьяным, и, слава Богу, это случалось очень редко, поскольку аванс и зарплату в СССР выдавали всегда в конце рабочего дня, не во время обеда... Вот от чего иногда зависит судьба человека. А затем, избежав в очередной раз серьезных неприятностей (мать, французская коммунистка, спасала), я послушно оформлял нужную заводскому начальству стенгазету. Но не только страх и желание избежать малой зоны толкали меня ценой угрызений совести или самолюбия оставаться в большой. Я был и остаюсь полностью убежденным: один в поле не воин. История это показывает постоянно. Ленин прав, как и до него многие революционеры по всему свету в течение веков: без организации во главе с профессионалами никогда не было, нет и не будет возможности у оппозиционеров свергнуть даже слабую авторитарную власть, если она сама, разумеется, предварительно уже не треснула, чтобы затем развалиться от первого слепого удара гражданского общества (то есть граждан, способных на действие). Великая французская революция долго готовилась в салонах и масонских ложах, Февральская, а затем Октябрьская — в политических партиях. А уж тоталитарную власть уничтожить без организации... Ельцин, разумеется, принадлежал к профессиональной организации, раз советская власть была уничтожена ее государством, то есть ее чиновниками, кем же еще. Советское общество и эмиграция не сыграли даже незначительной роли в Августовской революции, возродившей Россию, утверждать обратное значит лгать себе и другим.

Не зря ведь рабы и крепостные, к обществу не относящиеся, поскольку были вещью (с душою или без), нигде на всей планете, сколько бы ни восставали в течение минувших тысячелетий, никогда не могли захватить и удержать власть. Самый простой анализ сразу указывает на основную причину: у них не было средств и возможностей, чтобы организоваться и подготовиться сначала к свержению враждебной власти, а затем к укреплению своей.

Однако на Западе я не сразу согласился стать революционером, хотя в те времена у человека, чувствовавшего себя русским, а не советским и желающего целеустремленно бороться с антирусской властью коммунистов, как будто не было выбора: на Западе тогда существовала только одна-единственная русская национальная оппозиционная организация — НТС. Это факт, но солидаризм, идеология НТС, оказался для меня при первой встрече каким-то мутным, сырым и весьма противоречивым материалом. Я тогда не понимал еще основного: что без идеологии не может быть крепкой оппозиции, поскольку без ясной философской идеи нет возможности получить основные инструменты для создания фундамента будущего строя, прежде всего шкалы ценностей.

Что хорошо, а что плохо для твоей культуры, экономики, национального развития — можно понять только в одном случае: обладая идеологией. Христианские идеи — мои, разумеется, но в отличие от мусульманских они малопрактичны, так как основные духовные ценности христианства находятся в надчеловеческой Нагорной проповеди, а житейские сосредоточены во многих библейских текстах и церковных утверждениях, носящих консервативный характер. Понадобилось возрождение многих древнегреческих и древнеримских ценностей, чтобы вывести христианский мир из глубокого маразма, где он пребывал в течение почти всего средневековья.

А национальный солидаризм, не будучи мировой религией, а обычной философией, дает только некоторые ответы на насущные проблемы. Однако в послевоенной ФРГ он, во всяком случае, оказался более чем кстати, раз Людвиг Эрхард доказал это не только в своем труде «Благосостояние для всех», но и на практике, хотя термин «солидаризм» в то послевоенное время не был нарочито вписан в программу, ни даже официально произнесен. Позже немецкие политические деятели объясняли этот феномен тем, что это философское понятие было неизвестно большинству населения Германии. Немецкий солидарист фон Нелл-Бройннинг прямо написал, что ему безразлично, какое имя будет дано новорожденному. Сам он не без оснований считал солидаризм христианским социальным учением. А русский мыслитель Сергей Левицкий — социальной проекцией христианства. Социальная рыночная экономика как будто сводит к минимуму вечный конфликт между личным интересом, интересами общества и интересами государства. Но для меня эта «смесь» оказалась тогда неудобоваримой, понадобились годы, чтобы я стал понимать суть солидаризма. А программа НТС, будучи резко антимарксистской, предстала тогда передо мной, тем не менее, во многом социалистической. Это вызвало во мне сильное раздражение: после жизни в Союзе Советских найти человека правее меня было делом не легким, если понимать «правый» классически, то есть, отталкиваясь от парламентских обычаев Великой французской революции. В начале своей эмиграции я не до конца понимал, что возрождение России обязано стать не столько прекрасным процессом, сколько выгодным явлением во всех своих социальных, политических и экономических реформах.

ЕРО мне как-то сказал, что простота и выгода для большинства есть основные орудия национальной революции. Он сказал мне это позднее, когда я сам уже понял, что глубоким желанием советских людей будет не возрожденная Россия как таковая, о которой они ничего не знают, но простое и сильное стремление зажить, наконец, по-человечески, а для этого любая либеральная власть, чтобы остаться наверху, будет вынуждена играть во многие неприятные для нее социальные игры.

Но в начале семидесятых, в свои советские двадцать пять лет, чувствовать себя правым означало для меня быть бескомпромиссным сторонником либерализма и консерватизма. Ленин, Муссолини и Гитлер, если упомянуть только самых известных революционеров первой половины ХХ века (Сталин только чиновник революции), были и остались для меня левыми, ответом части обществ именно на бесскомпромиссный либерализм века ХІХ. Крайне левый: Ленин; левый: Гитлер; умеренно левый: Муссолини — в зависимости от отношения этих революционеров к частной собственности, религии и традиционной культуре своей страны.

Очень многое после эмиграции я видел в черно-белом свете, это была, конечно, цена за философскую и политическую малограмотность, свойственную любому советскому человеку, особенно если у него высшее образование. Советская интеллигенция, часто сама того не сознавая, логично оказалась (в силу затвердевших в ней антизнаний) наиболее антирусской; за исключением одиночек, упорно занимающихся самообразованием и стараясь, никто не мог обойти все мины советской культуры, на практике это было абсолютно невозможно: сам воздух в Совке был уже давно пропитан марксизмом. Нужен был сильный ветер.