Глава II. ЗНАКОМСТВО С ГЕРМАНИЕЙ

Я очнулся от властного окрика какого-то нациста, вошедшего в купе в Аахене:

— Ире пэссе, мейне херрен!

А, вот и Германия... Я протянул немецкому чиновнику мой нансеновский паспорт, самый нелюбимый пограничными властями всех европейских стран. Пограничник резким рывком выхватил его из моих рук, повертел им перед своим носом и вдруг ошарашил меня вопросом, не только невежливым, но и просто оскорбительным:

— Зинд зи айн большевик?

— Найн! — возмущенно ответил я.

Нацист посмотрел на меня вызывающе, что-то буркнул себе под нос и, прихватив паспорт моего спутника, пошел дальше по коридору вагона.

Томительно тянулись минуты. После вторжения нациста в купе сон пропал. Я предался размышлениям, а затем спросил моего бывалого спутника:

— Что, так всегда грубо встречают приезжающих в Германию? Перс подумал и сказал:

— Знаете, теперь, после прихода Гитлера к власти, пограничные формальности стали строже, и чиновники сплошь и рядом нелюбезны. Раньше было проще и спокойнее.

Пришли таможенники. Убедившись, что в наших чемоданах нет ничего запретного, вежливо откланявшись, ушли. Вскоре вернулся нахальный пограничник. Вручая мне мой паспорт, пограничник более приветливо сказал:

— Етцт вайс их, дас зи кейн большевик зинд. Гуте рейзе! — Хотя нацист и сменил гнев на милость, все же мое первое впечатление от гитлеровской Германии и по сей день осталось неприятным. Мне вспомнились рассказы людей, переезжавших советскую границу — Боже, до чего похоже!

После обхода поезда пограничниками в вагон вошли первые пассажиры немцы, ехавшие в разные места по своим делам. Рядом со мной сел немец средних лет, предварительно осмотревший с головы до ног меня и моего спутника. Переглянувшись с моим парижским спутником, мы без слов пришли к заключению, что не стоит продолжать наши беседы о Европе, Франции, Париже и других делах в присутствии хозяев страны.

Светало. Мимо окна поезда неслись чистенькие немецкие города, большие и малые. На остановках входили и выходили немцы, молчаливо читавшие газеты и изредка перебрасывавшиеся отдельными, ничего не значащими фразами.

А вот и Рур — железное сердце Германии, ее арсенал, угрожающий миру Европы и всего мира. Высоко поднимаются трубы заводов, из них валят клубы дыма. Видно, как напряженно работает страна, еще недавно задыхавшаяся от безработицы и связанных с нею социальных потрясений. Да, из обрывочных фраз наших немецких спутников, занявших после Дюрена все свободные места нашего купе, можно заключить, что население Германии довольно переменами — каждый обеспечен работой, каждый знает, что фюрер заботится о нуждах сограждан, у каждого рабочего есть уверенность в завтрашнем дне...

Да. Это так. Но, думалось мне, все это промышленное оживление связано с войной, с вооружением. Вот почему нет ни одной такой трубы, которая не дымилась бы...

И бросилось в глаза другое: еще вчера я был в стране, управлявшейся правительством «Народного фронта», в стране, хотя и милой моему сердцу, но находившейся в состоянии развала и социального брожения. Мне вспомнилось, как летом 1936 года на вокзалах вели себя разнузданно отпущенные из армии солдаты, как, возвращаясь по домам, они распевали «Интернационал». А тут, в Германии, дисциплина и порядок, чистота повсюду — на станциях, в вагонах, на улицах мелькавших перед окном городов Третьего Рейха. Порядок, организованность и дисциплина, что обеспечили немцам возможность вести войну в течение шести лет!

Вот и Рейн, воспетый немецкими поэтами. Древний Кёльн с его величественным готическим собором, залитым лучами утреннего солнца. Кое-где на крышах следы снега.

Проголодавшись, отправляюсь в вагон-ресторан выпить кофе с булочками. Здесь царит немецкий порядок, чистота и отменное обслуживание. Возвращаюсь в свое купе. И молча, отвернувшись к окну от спутников немцев, продолжаю всматриваться в картины чуждой мне немецкой жизни, о которой я был наслышан уже за много лет до моего столь нежданного путешествия.