(3. Последствия написания Рыбаковым заметки о «Письме вождям»)

В это время Варлам Шаламов доживал свой век в нищете и безвестности. Но везение, сказал я себе, является частью общей уравновешенности, в данном случае — возможностью остаться в живых и получить от судьбы козырь, чтобы проявить себя. В «ГУЛаге» есть широта, объем и выводы, не существующие в других произведениях о советских репрессиях. После чтения «ГУЛага» я понял, что Солженицын не только лучший публицист СССР, но лучший советский мыслитель. Мой вывод считать его прежде всего мыслителем, а не писателем, поставил для меня все на свои места. Все его публицистические вещи, я это утверждаю до сих поры, требуют и сегодня осмысления, споров и решений.

Его «Письмо вождям», в котором было предложение политбюро отказаться от марксизма-ленинизма и возродить православную Россию, вызвало бурю откликов. Тогда Солженицына уже выслали, и он жил в Швейцарии (в 1974 г.), кажется. В «Русской Мысли» при Шаховской не было цензуры, княжна считала своим долгом печатать даже неприятные ей вещи,  поэтому напечатали мою заметку или статью (не помню уже) о «Письме вождям», где я утверждал, что предложение Солженицына по своей сути утопично, поскольку для коммунистов отказаться от марксизма-ленинизма означает отказаться от власти. Через некоторое время Шаховская пригласила меня в свой кабинет и со смехом сказала, что получила письмо от Александра Исаевича, в котором он просит выяснить, кто я такой и кому служу на самом деле.

— В конце письма Солженицын мне советует вас уволить. Как вам это нравится? Вы, советские, все такие, что ли? Не можете жить без доносов «на своего ближнего»?

— Французы, немцы, американцы и англичане, Зинаида Алексеевна, не меньше нас стучат, когда им это становится выгодным.

Этот спонтанный ответ я запомнил, поскольку позже часто его использовал, приводя кроме того статистические данные. В ответ Шаховская сказала:

— Вы правы, во время оккупации во Франции, да и в вольной Великобритании такое творилось, стыд и позор. Но, согласитесь, получить от Солженицына такое письмо... Хорошо, забудем об этом.

Я не забыл, напротив, был обижен, но никому об этом не сказал. Я не понимал, как Солженицын мог обратить внимание на такую мелочь, написанную простым журналистом не против него лично, а против концепции, согласно которой можно побудить властителей СССР отказаться от фундамента своей власти, марксистской идеологии: ведь это все равно, что предложить Ватикану отказаться от христианства. Действительно, размышлял я, почему Солженицын решил написать это письмо, лишенное смысла, ведь Шаховская — не Фадеев какой-нибудь, а вольная птица, и он об этом должен знать. Однако, несмотря на его письмо, по всем основным вопросам я был на стороне Солженицына. В эмиграции Солженицына не любили поначалу только советские евреи, не без причин, разумеется, ведь у них (как и у поляков, например), не было причин хорошо относиться к русским националистам, а Солженицын им был.

Бог знает, почему Николай II нарушил заветы своих отцов и начал проводить не только антииудаистскую политику (саму по себе довольно глупую и экономически маловыгодную для России), но и антисемитскую, то есть стал первым в России самодержцем, начавшим урезать права людей только в силу их происхождения, а не вероисповедания. Тот факт, что Ленин приказал его убить вместе со всей семьей и привести его голову для опознания, вовсе не делает Николая II умнее, чем он был; по этому вопросу я также был полностью солидарен с оценкой Солженицына. Евреи-эмигранты по всему свету приняли Солженицына в штыки, огульно объявили его антисемитом, а затем к ним присоединились и другие эмигранты, не понимающие, вероятно, что антисемитом умный человек быть не может. Вероятно, проще обвинить человека в антисемитизме, чем в русском национализме. Как бы то ни было, я не хотел, руководствуясь личной обидой, лить воду на мельницу хулителей мыслителя, желающего, как и я, возрождения России.