(2. Реальность явления «беспредела». «Однозначно»)

Вся книга в формате PDF (19,2 MB)

Если в жизни народа существует какое-то явление, то ему должно — и просто обязано! — соответствовать адекватное словесное выражение. Не знаю, действительно ли существуют руссоистски наивные племена, у которых не было бы понятия грабежа, например, а потому отсутствовало бы и само слово. Но сегодня мы, в отличие от Руссо, превосходно знаем и понимаем, что воровство и убийства себе подобных случаются даже у животных — тем паче у человека. В стране же, где едва ли не каждый третий сидел сам или числит среди сидельцев кого-то из своих родственников и знакомых, отсутствие уголовной лексики в словаре свидетельствовало бы прямо-таки о каком-то лингвистическом слабоумии. Слава Богу, это не так. А потому, ежели снят [361] художественный фильм или написана повесть не о чиновниках, а об уголовниках, то называться они должны, безусловно, «Беспределом», а никаким не «Произволом»!

Кстати, о чиновниках и уголовниках. Вообще-то, в 1917 году основу нового чиновничества начали составлять те, кто официально называл убийц и грабителей «социально близким элементом». Именно их дети и внуки («дети Арбата» и «внуки Лубянки») в своем большинстве правят сегодня нашей страной. Именно они обогатили нашу речь «пропиской», «пайкой» или «шарашкой». Но как еще изволите называть соответствующие понятия? Долгими и нудными описательными конструкциями? Ой ли!? Так может, повествование о нынешних наших чиновниках тоже было бы уместно назвать-таки «Беспределом»? Неоднозначно...

Да-да, я перехожу к другому «перлу». Помилуйте, ну что вы все взъелись на это самое «однозначно»? Загляните в словарь: задолго до наших дней существовали прилагательные «однозначный», «двузначный», «многозначный» (номер дома, к примеру). Зафиксированы и наречия «неоднозначно» и «многозначно». Причем с таким же переносом значения от простецки арифметического в более насыщенную смыслами сферу, как и в любимом речении Владимира Вольфовича. Нет решительно никаких оснований отказывать этому словцу в праве на существование, кроме персональной нелюбви к гражданину Жириновскому. Нелюбовь-то эта понятна, но причем тут язык? Список из шести наречий («безусловно», «категорично», «обязательно» и проч.), приводимый блюстителями чистоты языка в качестве «законных» синонимов при «незаконном кукушонке», как раз опровергает их собственную тезу. Ведь если шесть синонимов друг другу не мешают, [362] почему должен мешать седьмой? Напротив, включая в себя оттенки смыслов каждого из шести, он в определенных контекстах (зачастую пародийных, шутейных) становится единственно точным.

Конечно, «сын юриста» — шут. Да ведь шуты издревле были умнее (и на язык острее!) царей, их свиты, а порой и народов... Нет-нет, я совсем не поклонник нашего знаменитого парламентария! Шутовство — особое состояние души, которое напрочь противопоказано соучастию во власти, даже в должности управдома, не то что депутата. Так и юродивые не могли становиться церковными иерархами, хотя бы уже при жизни некоторых из них считали святыми. «Копеечку, дайте юродивому копеечку!» сегодня звучит как «Дай миллион! Дай миллион!» — какое уж тут депутатство (если сами избиратели психически здоровы)? Но чего греха таить! с нашим всеросийским шутом по части образности и точности языка из всего политического бомонда, включая популярных телеведущих, сравниться может только генерал Лебедь. Все остальные, от Ельцина и Зюганова до Киселева, на их фоне просто косноязычные недоумки. И нравственность никакого отношения к сей коллизии не имеет. Отменные злодеи, вроде маркиза де Сада или Иванушки Грозного, превосходно становились едва ли не литературными классиками, да и ума бывали замечательного. А самые прекраснодушные дяди и тети порой двух слов связать не умеют и, что печальнее, — мыслей.