(19. Гражданская и афганская войны для Романова)

Предложение ЕРО я, конечно, принял и ездил в Афганистан сначала с Юрием Миллером, хорошим парнем из Лондона, затем в одиночку, иногда пребывая там по многу месяцев, до самого конца войны. Именно там узнал совершенно случайно о рождении моего сына Михаила. За десять лет в Афгане я увидел и пережил много разного. Любопытно, что ЕРО интересовали в этой войне только две стороны: пропагандистская и гуманитарная. Он считал, что в разбрасываемых по всему Афганистану наших листовках нужно призывать ребят из 40-ой армии думать, только думать и ничего другого, о том, кто во всем виноват, чтобы, демебелизовавшись, они продолжали думать дома, пока не подойдет час национальной революции и свержения коммунистической власти.

Кроме того, заявлял ЕРО, раз для советской власти в Афганистане советских пленных не существутет, как их не было и во время Второй мировой войны, то их нужно непременно спасать. Когда я ему сказал, что никогда не буду разбрасывать листовки, призывающие наших солдат сдаваться в плен этим гадам-моджахедам (собственными руками бы их расстреливал из крупнокалиберного, будь они трижды защитниками своей родины), он сразу со мной согласился. Я отправил в «Посев» заметку о гибели в Афганистане капитана-парторга (или замполита, не помню уже): долго, получив ранения и попав в окружение, он отстреливался, а после застрелился. Я думал, не напечатают, но оказался неправ.

Афганская война как таковая вообще не интересовала ЕРО, она была для него лишь очередным шагом к свержению советской власти; коммунистов он ненавидел куда более моего, я в этом уверен (хотя он вел себя всегда сдержанно). ЕРО помнил Гражданскую войну, помнил расстрелы многих родственников, в том числе гибель отца, русского офицера, продолжавшего борьбу после поражения и погибшего в бою при переходе границы. Он видел в Екатеринославе, ставшем Днепропетровском, коллективизацию, толпы умирающих от голода, помнил тридцатые годы, когда каждую ночь могли постучать в дверь, помнил начало Германо-советской войны...

Он мне говорил, что слухи о том, что во время сталинского террора сын опасался доноса со стороны брата или отца, не соответствуют действительности. Не только в своей семье, но и среди друзей он открыто проклинал, как и все остальные, советскую власть и Сталина — и никто ни на кого не донес; эти слухи распускались властями, чтобы еще больше расколоть общество. ЕРО сидел в тюрьме, но не у чекистов, а у гестаповцев, немецкие палачи собирались его повесить или отрубить голову топором на тевтонский лад, либо отдать гильотине, вошедшей в моду при Гитлере и переданной им в наследство ГДР. Но об этом он всегда вспоминал не без насмешки: мало ли что может произойти на чужбине с русским человеком. А вот тот факт, что генерал Власов в начале 1945 года спас ему и многим другим членам НТС жизнь, его явно раздражал. Точной причины я не знаю, но ЕРО Власова не любил. Скорее всего, во время войны что-то произошло, но что именно, он мне не сказал, а я никогда не расспрашивал его о личном... Наверное, поэтому он часто ударялся в воспоминания при мне.