(1.2. Бунт своеволия. Иррациональный характер свободы.)

В какой мере Бердяев правильно понял Достоевского, вопрос спорный. Не менее спорен вопрос о правомочности бердяевской редакции христианства. Но его книга о Достоевском и написана с увлечением, и читается с увлечением, и, даже не во всем соглашаясь или вовсе не соглашаясь с ней, нельзя не признать, что она отражает огненную стихию Достоевского и всю страсть, которую он вложил в своих героев. А мысли, изложенные Бердяевым, ценны и плодотворны независимо от их доказуемости. Свобода была центральной проблемой философского творчества Бердяева, и если творчество Достоевского и не сводится, как это получилось у Бердяева, к диалектике свободы, диалектика эта показана им необычайно ярко. Он пишет:

«У Достоевского была идея, что без свободы греха и зла, без испытания свободы мировая гармония не может быть принята. Он восстает против всякой принудительной гармонии, будет ли она католической, теократической или социалистической. [...] Достоевский не принимает ни того рая, в котором невозможна еще свобода духа, не того рая, в котором она уже невозможна».

«Те, которые пошли путями своеволия и самоутверждения, которые направили свою свободу против Бога, не могут сохранить свободу, они неизбежно приходят к ее попиранию. Они неизбежно должны отречься от первородства человеческого духа, от его первородной свободы, они предают свободу царству необходимости, они приходят к величайшим насилиям. Это — одно из самых гениальных прозрений Достоевского. „Выходя из безграничной свободы, — говорит Шигалев, — я заключаю безграничным деспотизмом“. ...Бунт своеволия ведет к отрицанию смысла жизни, к отрицанию Истины. Живой Смысл и живая Истина подменяются своевольным устроением жизни, созданием человеческого благополучия в социальном муравейнике. Этот процесс перерождения свободы в „безграничный деспотизм“ занимает очень важное место в миросозерцании Достоевского. В революционной идеологии левой русской интеллигенции, по внешности столь свободолюбивой, он изобличает возможность „безграничного деспотизма“. Он многое увидел первый и увидел дальше других. Он знал, что революция, которую он ощутил в подземном, подпочвенном слое России, не приведет к свободе, что началось движение к окончательному порабощению человеческого духа. ...Достоевский всегда думал, что революционная демократия и революционный социализм, одержимые идеей абсолютного равенства, в последних пределах своих должны привести к господству небольшой кучки над остальным человечеством. Такова система Шигалева и такова же система Великого Инквизитора. ...Одержимость идеей всеобщего счастья, всеобщего соединения людей без Бога заключает в себе страшную опасность гибели человека, истребления свободы его духа».

Бердяев, несомненно, прав, указывая на иррациональный характер свободы:

«„Эвклидов ум“, — выражение, которое любит Достоевский, — пишет он, — бессилен постигнуть идею свободы, она недоступна ему, как совершенно иррациональная тайна. Бунт „Эвклидова ума“ против Бога связан с отрицанием свободы, с непониманием свободы. Если нет свободы как последней тайны миротворения, то мир этот с его муками и страданиями, со слезами невинно замученных людей не может быть принят. И не может быть принят Бог, сотворивший такой ужасный, безобразный мир... Бога нельзя принять, потому что мир так плох, потому что в мире царит такая неправда и несправедливость. Свобода привела к этому богоборчеству и мироборчеству... Но Божий мир не имеет Смысла, совместимого с „Эвклидовым умом“. Смысл этот для „Эвклидова ума“ есть непроницаемая тайна. „Эвклидов ум“ ограничен тремя измерениями. Смысл же Божьего мира может быть постигнут, если перейти в четвертое измерение. Свобода есть Истина четвертого измерения, она непостижима в пределах трех измерений».

«...Мир принудительно добрый и благой, гармонический, в силу неотвратимой необходимости, был бы безбожный мир, был бы рациональный механизм. И те, которые отвергаю Бога и свободу человеческого духа, стремятся к превращению мира в такой рациональный механизм, в такую принудительную гармонию... Тему о свободе Достоевский трактует динамически, а не статически, его свобода все время находится в диалектическом движении, в ней раскрываются внутренние противоречия, и она переходит из одного фазиса в другой. Поэтому для людей статического мышления и статического сознания трудно понимать великие откровения Достоевского о свободе. Они требуют „да“ или „нет“, в то время как такие ответы не могут быть даны. Свобода есть трагическая судьба человека и мира, судьба самого Бога, и она лежит в центре бытия как первоначальная тайна».