1. ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ

Книга Бердяева, озаглавленная «Миросозерцание Достоевского», вышла первым изданием в 1924 году в Берлине. Но предисловие к ней Бердяев датировал 23 сентября 1921 года. Он пишет в нем: «Семинар, который я вел о Достоевском в „Вольной Академии Духовной Культуры“ в течение зимы 1920–21 года окончательно побудил меня собрать все мои мысли о Достоевском. И я написал книгу, в которой не только пытался раскрыть миросозерцание Достоевского, но и сложил очень многое от моего собственного миросозерцания».

В ряду огромной литературы о Достоевском небольшая эта книга Бердяева занимает особое и, хочется сказать, «центральное» место. Она написана не о Достоевском-писателе, но о Достоевском-мыслителе, которого, если принять обрисованный Бердяевым образ, можно, не колеблясь, отнести к основоположникам экзистенциального типа мышления.

Но Бердяев недаром пишет, что вложил в эту книгу «очень многое от моего собственного миросозерцания». А миросозерцание это вовсе не есть повторение миросозерцания Достоевского. Основополагающая интуиция Бердяева это — интуиция свободы. Он утверждает, что так было и у Достоевского, и очень тонко и верно показывает, какую огромную роль в творчестве великого писателя сыграла диалектика свободы. Бердяев сам говорил, что диалектика свободы у Достоевского стала его «духовной родиной». Это, конечно, так. Но исчерпывается ли Достоевский проблематикой свободы?

На этот вопрос мы попробуем ответить позже. Пока же последуем за изложением Бердяева. В главе «Свобода» он пишет:

«Свобода не может быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством. Свобода имеет свою самобытную природу, свобода есть свобода, а не добро. И всякое смешение и отождествление свободы с самим добром и совершенством есть отрицание свободы, есть признание путей принуждения и насилия. Принудительное добро не есть уже добро, оно перерождается в зло. Свободное же добро, которое есть единственное добро, предполагает свободу зла. В этом трагедия свободы, которую до глубины исследовал и постиг Достоевский. В этом скрыта тайна христианства. Раскрывается трагическая диалектика. Добро не может быть принудительным, нельзя принудить к добру. Свобода добра предполагает свободу зла. Свобода же зла ведет к истреблению самой свободы, к перерождению ее в злую необходимость. Но добрая необходимость не есть уже добро, ибо добро предполагает свободу».

В 1921 году, когда писалось «Миросозерцание Достоевского», Бердяев еще не нашел своего учения о предмирной несотворенной свободе. Но уже здесь свобода явственно выступает у него как первоусловие возможности добра и зла, как всеобъемлющее духовное первоначало. Верно или не верно — другой вопрос, но именно так он толкует свободу у Достоевского, и так же толкует он свободу в том идеальном христианстве, которое неустанно противопоставляет неудавшемуся, в его глазах, историческому церковному христианству.

Для Бердяева «свобода в христианстве есть не формальная, а материальная Истина. Сама Истина Христова есть Истина о свободе. Христианство есть религия свободы. Само содержание христианской веры требует признания свободы веры, свободы совести...»

А Достоевский для Бердяева «предоставляет человеку идти путем свободного принятия той Истины, которая должна сделать человека окончательно свободным. Но этот путь лежит через тьму, через бездну, через раздвоение, через трагедию. ...На нем блуждает человек, соблазненный призрачными видениями, обманчивым светом, завлекающим в еще большую тьму. ...Это путь испытаний, опытный путь, путь познания на опыте добра и зла. Сокращен или облегчен этот путь мог бы быть ограничением или отнятием человеческой свободы. Но нужны ли, дороги ли Богу те, которые придут к Нему не путем свободы, не опытным узнанием всей пагубности зла? Не заключается ли смысл мирового исторического процесса в этой Божьей жажде встретить свободную ответную любовь человека? ...Достоевский с небывалой остротой воспринял эту христианскую истину о свободе человеческого духа».

Вслед за Мережковским и Шестовым, но с еще большей яркостью Бердяев вскрывает всю недостаточность и доныне господствующего в советском литературоведении подхода к Достоевскому как писателю, с одной стороны, реалистически изображающему противоречия богатства и нищеты, бесправия и произвола, подавленного человеческого достоинства, бунта личности против социального зла, а с другой стороны, борющегося почему-то против социализма, революции, материализма и проповедующего смирение и всяческую реакцию. Для Бердяева Достоевский не только великий художник, но «гениальный диалектик, величайший русский метафизик», для которого «идеи не прообразы бытия, не первичные сущности и уж, конечно, не нормы, а судьбы бытия, первичные огненные энергии». И возвращаясь к центральной для его творчества проблеме свободы, Бердяев пишет о Достоевском:

«Бунтующая свобода в героях Достоевского достигает последних пределов напряженности. Герои Достоевского знаменуют новый момент в человеческой судьбе внутри христианского мира, более поздний момент, чем гетевский Фауст. ...После героев Достоевского открывается неведомый ХХ век, великая неизвестность, которая открывает себя как кризис культуры, как конец целого периода всемирной истории. Искание человеческой свободы вступает в новый фазис. ...Трансцендентное сознание, объективировавшее Истину христианства вовне, не могло до конца раскрыть христианской свободы. ...Эту трагическую судьбу свободы и показывает Достоевский в судьбе своих героев: свобода переходит в своеволие, в бунтующее самоутверждение человека. ...Так беспредметна и пуста свобода Ставрогина и Версилова, разлагает личность свобода Свидригайлова и Федора Павловича Карамазова. ...С внутренней имманентной неизбежностью ведет такая свобода к рабству, угашает образ человека. Не внешняя кара ожидает человека, не закон извне налагает на человека тяжелую руку, а изнутри имманентно раскрывающееся Божественное начало поражает человеческую совесть, от опаляющего огня Божьего сгорает человек в той тьме и пустоте, которую он сам избрал себе».