(07–12. Таит торжественно стремительный Растрелли...)

Вся книга в формате PDF (19,2 MB)

7

Таит торжественно стремительный Растрелли
От крестников свой пыл. И бег его колонн,
Как метроном сердец, как ритм шагов, как сон,
В воспоминаниях бродяг и менестрелей.

Играли ль мы тогда, когда с мороза грели
Вино с приправами и, словно кто влюблен,
Молчали празднично (наградой — связь времен
И в снежной кутерьме роскошный Руставели)?

Душа твердит: «О нет. Ведь и Полярный круг
Не скроет от тебя — не столь ты близорук! —
Ни Зимний, ни Неву, ни духа их, ни тела...

Ты злишься? — Перестань. Ведь жизни метр упруг.
Не уступай тоске — припомни Тариэла.
И пусть здесь пролегли проспекты, словно стрелы!» [307]

8

И все на свете искупает стыд...
Как деньги покупают все на свете!
О первом знают мудрецы и дети,
А большинство закон последний чтит.

Но вспомним мы темнеющий гранит
И молодой, беспутно нищий ветер,
И через годы снова станет светел
Тот день, тот час, что продан и забыт.

Как предан и убит... Слов этих пары
Что приговор. И душит перегаром
Похмелье от кровавого вина.

И смертным нет мучительнее дара,
Чем свалку совести поджечь со дна.
Но в душах есть заслонки от пожара.

9

И пусть здесь пролегли проспекты, словно стрелы,
Душа — потемки, где б ни ждал ее ночлег.
И в поисках чудес мы рыщем неумело
В чулане сказочном — такой уж нынче век!

Но в сундуках не клад, а хлама запах прелый,
Отбросы, грязь и сор — архив шутов-калек.
Улики налицо — как в тире, под прицелом,
Но страшен сердцу суд домашних и коллег. [308]

Все, все гнилье — в костер! Безжалостно и грозно
Пусть все пожрет огонь, пока еще не поздно.
Да не останется ни тряпки, ни листа!

Блажен, кто эту казнь смог выдержать бесслезно...
А за стеной зима. Темнеет. Чуть морозно.
Слепит глаза неон, воззваний суета.

10

Но в душах есть заслонки от пожара,
Чтоб на щеках закат не пламенел
Осенним листопадом наших тел,
Чтоб не бросать позор на тротуары.

Молчи, храни бумажный ком помарок,
Копи обноски мыслей, чувств и дел —
В чужих глазах ты будешь здрав и цел,
Но берегись огня: он слишком ярок.

Он тайников в груди не пощадит,
Найдет и перед всеми осветит
То, что язык порой назвать не смеет.

Чернее антрацита свалки вид.
Пусть лучше все в ней медленно истлеет.
А если уголь в сердце не сгорит? [309]

11

Слепит глаза неон, воззваний суета.
Во благо — ложь и блажь. Презрение и жалость
С любовью смешаны. А в празднествах — усталость,
И речи дымные, и пьяные уста.

А надо всем звездой мерцает чистота
Рождений и смертей — как то, что нам осталось,
Как свежесть вод и вер, как нашей крови алость,
Как быт и бытие разъявшая черта.

Но здесь причастны все и гибели, и жизни:
Нам в жилы с юности отрава налита.
И души не внимают больше укоризне:

Ни жара в них, ни льда — одна лишь духота.
Мы — ум без мужества. Мы — мертвецы на тризне.
Лишь пристальней взгляни: ведь Петербург — плита.

12

А если уголь в сердце не сгорит,
И пыль смешается с гремучим газом,
Подземным взрывом всякий миг грозит,
И крахом будет искры гнев наказан.

Иудин грех виновному — что щит,
В отмщении — покой. И раз за разом
Свое же зло он обелить спешит
Предательством того, к кому привязан. [310]

А после... После начинает ночь,
Как воду в ступе, кровь в висках толочь.
И мало для стыда земного шара.

И жар терпеть становится невмочь.
И если дыму выйти не помочь,
Раскаянью не миновать угара.