(2. Центр философского богоискательства в России)

Центром этого богоискательства были Религиозно-Философские Собрания, инициатива которых принадлежала Мережковскому и его единомышленникам, что не мешало, однако, ни самому Мережковскому, ни Розанову, ни Тернавцеву, ни Бердяеву развивать свои собственные построения, спорить, а подчас и ссориться друг с другом. Протоколы этих собраний сохранились и были выпущены отдельной книжкой, а позже перепечатаны в бердяевском журнале «Путь».

Не говоря здесь о религиозном мышлении таких философов как Булгаков, Франк или Лосский, не принимавших активного участия в Собраниях, характерной чертой тогдашнего богоискательства была мысль о неудаче исторического христианства, о его обреченности, о необходимости найти новые пути религиозного сознания. Розанов критиковал историческое христианство во имя Ветхого Завета. Мережковский исходил из противопоставления христианства античности, оба считали, что историческое христианство — а практически Церковь — было лишь односторонним благовествованием, ибо не вместило в себя «правды о земле», «правды о плоти». «Отныне, должна раскрыться во всемирной истории... правда не только о духе, но и плоти, не только о небе, но и о земле», — писал Мережковский в «Грядущем Хаме».

В основе «нового религиозного сознания» Мережковского, Розанова, Тернавцева лежало ошибочное отождествление исторического христианства с аскетическим отвержением или даже уничтожением плоти и ошибочное же убеждение в мистической связи самодержавия и православия. Тернавцев, односторонний, но яркий и талантливый религиозный мыслитель, говорил: «Наступает время открыть сокровенную христианскую правду о земле... общественное во Христе спасение и религиозное оправдание светской власти».

Сын ветлужского священника Розанов прошел, пожалуй, из всех них самый последовательный, самый трагический и самый подлинный религиозный путь. Православие было ему родной стихией. В книге «Религия и культура», написанной им до богоискательского периода, он говорил, что «Православие выражает удивительную легкость духа, нет ни уныния, ничего тяжелого». Но в 1906 году в книге, названной «Около церковных стен», на пути, который можно назвать «от Голгофы в Вифлеем» уже только «вифлеемское христианство» представляется ему жизненно радостным, а «голгофское» «прошло мимо человека и рухнуло в бездну, никого и ничего не спасая». Розанов умер православным христианином, исповедавшись и причастившись, но это не мешало ему, выступая на Религиозно-Философских Собраниях, вторить Тернавцеву и Мережковскому, упрекая историческое христианство в том, что оно не сумело устроить жизнь людей на земле, пренебрегло данными человеку самим Богом благами и, нарушая ветхозаветную заповедь — «плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю» — своим аскетическим идеалом привело верующих в тупик.

В развитии русского богоискательства начала века безусловно сыграли большую роль им самим в конце жизни отброшенные романтические мечты Владимира Соловьева о свободной теократии. «Безнадежной противообщественности христианства» Мережковский, а за ним и Бердяев противопоставили «освященную общественность», мыслимую каждым по-разному. Мережковский был готов считать «историческое христианство по существу бесцерковным», и утверждать, что «религия уединенной личности» не есть вовсе Церковь. «Христианство есть только чаяние и пророчество о Богочеловечестве, о Церкви, но само явление Церкви совершится за пределами христианства».

Вместе с молодым Бердяевым Мережковский проповедует учение о трех Заветах: Первый — Завет Отца — религия Бога в мире; второй — Завет Сына — религия Бога в человеке, Богочеловека; третий — Завет Духа — религия Бога в человечестве, Богочеловечества. «Отец воплощается в Космосе; Сын — в Логосе; Дух — в соединении Логоса с Космосом, в едином соборном вселенском Существе — Богочеловечестве».

В русском богоискательстве Розанова, Мережковского и раннего Бердяева много интересного и соблазнительного. Но оно несет на себе ту печать мечтательности, некритичности и дилетантизма, что и русское политическое революционерство. Это, по выражению Чехова, «интеллигентская игра в религию», которая не нашла и не могла найти себе место ни в богословии, ни в философии. «Самозародившиеся мистики» не обладали необходимой для этого школой и дисциплиной.

Но в движении мысли важны не только конкретные результаты и научно-обоснованные выводы. И хот противопоставление «историческому» или «аскетическому» христианству некоей по-мережковски понимаемой религии Духа обосновано еще меньше и хуже, чем противопоставление католичеству православия у ранних славянофилов, это противопоставление выкинуть из истории русской мысли нельзя, хотя бы потому, что оно было прологом к философии Н. А. Бердяева.