Глава VI. НАШ БЫТ НА «ЛЬДИНЕ»

Наш повседневный быт отличался скромностью и простотой. Вставали мы довольно рано, в 8 часов утра завтракали, слушали утренние новости берлинского и московского радио и затем приступали к работе. Если не было каких-то общих для всех нас дел, то каждый занимал свое рабочее место. Я поднимался в свою комнату и садился за большой письменный стол, на котором стояла пишущая машинка и лежали подготовленные с вечера советские газеты и журналы. Казанцев оставался внизу на веранде и работал, сидя за большим столом, служившим нам и как обеденный. Зезин уходил в маленькую комнатку и набирал листовки или отправлялся в лавки за продовольствием и нужными в нашем хозяйстве вещами. Он же на удивление хорошо приготовлял вкусные обеды и ужины. А когда выпадали дни печатания листовок, то втроем мы работали в нашей типографии. И чтобы было веселее, то включали «Кёртинг» и слушали музыку, лившуюся в типографию из громкоговорителя, соединенного Зезиным с радиоприемником. Печатных дней выпадало не очень много, требования на литературу из Польши были скромными.

Жалованье, которое нам платили «бледнолицые», было небольшим, всего 110 марок в месяц каждому, плюс покрытие расходов по содержанию виллы — электроэнергия, уголь для центрального отопления и прочее. Большая часть жалованья уходила на питание, поездки в Берлин, покупки мелочей. Впрочем, на большее мы и не претендовали. Этот минимум вполне обеспечивал наше существование и возможность идейного служения делу Союза.

В субботу и в воскресенье мы отдыхали, каждый располагал собой по собственному усмотрению. Почти каждый уик-энд я ездил в Берлин, там на Курфюрстендамм был небольшой кинематограф, дававший французские фильмы. В то время французский кинематограф был в зените своей славы: Пьер Бланшар, Гарри Бор, Фернандель, Эдвиг Фальер, Даниэль Дарье и другие звезды. Впервые в довольно заурядном фильме «Л'антренёз» я увидел в этом кинематографе изумительную Мишель Морган, талантливейшую актрису, и тогда же предсказал ей большое и славное будущее.

Жизнь русской эмиграции нам была известна только по газетам. Мы регулярно получали парижское еженедельное «Возрождение» и берлинское «Новое Слово», редактировавшееся Владимиром Михайловичем Деспотули. «Новое Слово» описывало жизнь берлинской русской колонии, но освещение мировых событий подносилось читателю под знаком общего для немецкой нацистской печати курса: прославление фюрера и его достижений, обязательная, но сравнительно умеренная доза антисемитизма, и резкая критика коммунизма и демократии.

Конечно, неизмеримо интереснее было «Возрождение». Как орган свободной печати, оно сообщало о событиях не только в Париже, столице русской эмиграции, но и в других странах русского рассеяния. Часто встречались мне знакомые по Франции имена. А в конце 1938 года мы узнали о процессе «рабоче-крестьянской» певицы Надежды Плевицкой. Суд установил ее вину как соучастницы предателя Скоблина, доставившего председателя РОВС-а генерала Е. К. Миллера в руки чекистов. Осуждение ее на 20 лет каторжных работ вызвало в нас чувство глубокого удовлетворения. Лично я был доволен и тем, что судьбе было угодно отвести мне место в борьбе с советской провокацией.

Казанцев и я были законспирированы полностью. Мы не были зарегистрированы в Руссише Фертрауенштелле, как это требовалось от всех русских эмигрантов, проживавших в Германии. И Казанцеву, и мне было приятно уклонение от состояния в списках этого нацистского учреждения, возглавлявшегося генералом Бискупским. У этого генерала, между прочим, была большая заслуга перед режимом наци: во время неудачного мюнхенского «путча» он укрыл в своей квартире самого Гитлера.