(5. Дмитрий Константинов. Рост тиража газеты)

* * *

В Регенсбурге, мало пострадавшем от воздушных бомбардировок, сохранились типографии. А в то время ощущался среди эмигрантов подлинный книжный голод. Тотчас же нашлись довольно многочисленные предприимчивые издатели, выпускавшие книги небольшого формата. Они-то и заняли места в регенсбургских типографиях, а когда «Эхо» возобновило свою деятельность, то найти типографию в Регенсбурге не удалось. Пришлось перенести печатание в типографию немецкой газеты в Ландсхуте.

Каждый четверг я выезжал в Ландсхут. Будучи главным редактором, я, к сожалению, был и выпускающим. Это отнимало у меня много времени и сил. Поэтому у меня возникла мысль о приглашении на должность выпускающего подходящего человека. М. Н. Залевский предложил кандидатуру Д. Константинова, которого он знал по Дабендорфской школе РОА. В это время Константинов был уже рукоположен в сан священника митрополитом Берлинским Серафимом. Священник в редакции политическо-общественной газеты? Уже этот один вопрос наводил меня на размышления: ведь кесарево кесарю, а Божье Богу. Все же я решил переговорить с Константиновым, жившим в «немецкой экономике» в Байрейте.

Благообразно выглядевший, с аккуратно подстриженной бородкой, он появился в Гангсхоферзидлунг. Оказалось, что женат он на красавице дочери нашего донского богатого коммерсанта Николая Ельпидифоровича Парамонова Анне. Ее брата Николая я знал по берлинскому подполью НТС. Константинов отрекомендовался мне окончившим в СССР полиграфический институт. Проверить эти данные я, конечно, не имел возможности. Но настойчивые рекомендации как самого Н. Е. Парамонова, так и дружившего с ним бывшего члена 4-й Государственной Думы и председателя Донского Войскового Круга Виктора Акимовича Харламова, сделали свое дело — я дал согласие, о котором впоследствии и вскоре очень жалел.

Поначалу Константинов, моими стараниями и с помощью В. Ф. Маркова, служившего в местном бюро ИРО, получивший статус Ди-Пи и принятый в лагерь, вел себя лояльно. Но однажды выпустил номер с множеством ошибок в приносившей доход странице объявлений — просто стыдно было перед объявителями! Конечно, я выразил ему мое возмущение, хотя и в вполне корректных тонах.

В газете часто печатались его статьи на нравственные и религиозные темы, что было хорошо. Но одно дело душеспасительные статьи, и другое — его поведение по отношению ко мне. На одном из наших еженедельных редакционных совещаний он оскорбил меня. В вопросах чести я всегда был щепетилен. Вне себя от гнева, я за малым не опустил стул на голову Константинова. Он выбежал из редакции, быстро спустился по лестнице. Я решил расстаться с ним. Случилось это 14 сентября. А 17 октября из Лимбурга приехал Ольгский, с которым я был дружен еще со времен Бухареста. Прибыл он неспроста, ему поручили наладить примирение Константинова со мной. Было ясно, что за кулисами притаилось Исполнительное Бюро, там догадались, кого следует послать в Регенсбург. С Ольгским я проговорил несколько часов, мне не хотелось возвращения Константинова в редакцию. Все же, и к сожалению, ему удалось уговорить меня. Примирение состоялось. В середине декабря Константинов с женой уехали в Аргентину; там с ним случилась другая история, относящаяся к делам Исполнительного Бюро, не желавшего возникновения печатного органа НТС под редакцией Е. И. Мамукова. Но происшествие в Аргентине выходит за рамки этой главы.

Прошли годы. И неожиданно для меня в «Новом Русском Слове» от 28 ноября 1969 года появилось письмо в редакцию писателя Анатолия Дарова, автора книги о блокаде Ленинграда. Оказалось, что протоиерей Дмитрий Константинов перед войной был преподавателем Коммунистического института журналистики имени В. Воровского. Протоиерей сведений А. Дарова не опроверг, неясно также, что он преподавал в таком важном учреждении, да еще во времена Сталина. Если бы я об этом знал, то, конечно, никакой речи о его приеме в редакцию «Эхо» не могло бы быть.

* * *

Среди читателей «Эхо» было несомненно популярным. Даже в киосках украинской части лагеря Гангхоферзидлунг газета немедленно после доставки расхватывалась жителями. И это в лагере, где руководство принадлежало самостийникам бандеровского толка, где был пан посадник и львовские профессора и магистры.

Много положительных откликов получали мы от читателей из разных лагерей. Почти с каждым номером рос тираж, и незадолго до немецкой денежной реформы, к июню 1948 года, он поднялся до восьми тысяч экземпляров. И было очень приятно узнать из издававшейся для немцев американской администрацией газеты «Ди Нейе Цайтунг» о том, что газета «Эхо» выражает мнение широких кругов русской эмиграции. К сожалению, у меня не сохранилась вырезка с этим лестным для редакции мнением.