4.1. Учение Бердяева

Этот дуализм духа и природы (не упрощенный дуализм духа и материи) составляет исходный пункт учения Бердяева. Сущность духа, в противоположность природе, Бердяев усматривает в его изначальной свободе. Личность, в отличие от индивидуальности, которая всего лишь вариант типа, есть существо первозданное, свободное, и вне свободы нет смысла говорить о личности.

Свобода же есть свойство духа, а не природы. Для Бердяева «рациональное определение духа невозможно, это безнадежное предприятие для разума. Дух умерщвляется таким определением, он превращается в объект, в то время как он есть субъект. О духе нельзя выработать понятия. Можно только уловить признаки духа». «Дух совсем не есть идеальная, универсальная основа мира. Дух конкретен, личен, „субъективен“, он раскрывается в личном существовании... Дух нужно понимать, прежде всего, персоналистически. Личность же в экзистенциальном смысле принадлежит совсем иной сфере, чем сфера противоположений общего и частного, универсального и индивидуального... Дух не может определяться универсалиями, которые являются уже порождением объективации, но дух означает выход человека из замкнутости к конкретно-универсальному. Дух личен и раскрывается в личности, но он наполнят личность сверхличным содержанием... Дух есть субъект, потому что субъект противоположен вещи.»

От персонализма Штерна персонализм Бердяева, конечно, очень далек. Да и мир для него отнюдь не органическое целое, как для Лосского. Но когда он утверждает, что первичен дух, а не природа, которая для него есть следствие объективации, он перекликается с Лосским. Для Бердяева «субъект сотворен Богом, объект сотворен субъектом», но ведь у Лосского Бог сотворил субстанциальных деятелей, в ходе эволюции творящих природу. Оба видят в творчестве своего рода «первожизнь» — непосредственное положительное проявление свободы. Для обоих вне творчества нет свободы; для обоих творчество не нуждается в оправдании и не знает над собой внешнего суда; для обоих творчество самоценность.

Однако плоды творчества, — а творчество не может не выражаться в продуктах, во внешних плодах, — вызывают у Бердяева подозрение. Больше того, он их, в конечном счете, просто отбрасывает, замыкаясь в трагическом одиночестве.

«Дух есть творческая активность» — пишет он в своей книге «Дух и реальность», но «творческий акт духа имеет две стороны — восхождение и нисхождение. Дух в творческом порыве и взлете возвышается над миром и побуждает мир, но он также нисходит в мир, притягивается миром вниз и в продуктах своих сообразуется с состоянием мира. Дух объективируется в продуктах творчества и в этой объективации сообщается с данным состоянием множественного мира. Дух есть огонь. Творчество духа огненно. Объективация же есть охлаждение творческого огня духа... Это пленение происходит в исторической церкви, как социальном институте, у книжников и фарисеев, в застывших ортодоксиях, в государстве, организующем дух, в законническом морализме, в формальном искусстве, претендующем на классицизм, в духе академичности, организующей и нормирующей познание, в законнической семье, подавляющей любовью и так далее. Дух реально, экзистенциально воплощается в человеческой личности, в ее творческом интуитивном отношении к жизни и в братском общении людей, а не в объективированном обществе, государстве, исторической жизни нации...»

Учение об объективации, несомненно, решающий, но вместе с тем и наиболее слабый момент в персонализме Бердяева. Оно грешит пренебрежением к жизни и к миру. Верно, что дух воплощается в личности, в субъекте, верно, что личность проявляет себя в творчестве и общении. Но люди творят и общаются не в безвоздушном пространстве. Они творят и общаются в духе, но творят они определенные предметы и во имя предметов. Подлинное творчество и общение меньше всего парение в заоблачных высях, хотя бы уже потому,. что введение духа в предмет, реализация замысла — цель и смысл творчества. И едва ли можно согласиться с Бердяевым, когда он просто напросто объявляет, что «субъективный дух не узнает себя в том, что называется „объективным духом“». Узнает. Иногда к сожалению, но иногда и к великой радости. Этой радости Бердяев не видит. Для него «история есть трагедия духа».

Таким образом, результат творчества обессмысливается Бердяевым, и единственной ценностью для него остается само творческое горение. По правильному замечанию Зеньковского — типично романтическая концепция, боящаяся приятия реальности.

Соответственно этому, невозможно безоговорочно принять предложенную Бердяевым систему этики, хотя в ней есть много ценного, нового и несомненно персоналистического.