Опять двадцать пять

Тем временем тучи надо мной сгущались. Одни из них принадлежали зарубежному руководству НТС, другие — ФСБ, третьи — прокуратуре, даже таможня подогнала несколько тучек к небу над моей головой.

Мой старый друг и соратник Иван Фризен считает, например, что все произошедшее с НТС, со мной и другими членами организации — стечение обстоятельств, а не заговор, как утверждаю я. Мол, слишком долго я жил среди интриг, кроме того, я писатель с богатой фантазией, поэтому мне повсюду мерещатся заговоры. Возможно, возможно. Однако неудобных вопросов накопилось много, и они до сей поры остались безответными. К тому же заговоры — самая обычная часть политической борьбы. Надеюсь, что когда-нибудь судьба НТС заинтересует историков, у которых будет возможность копаться в архивах, в частности КГБ, ФСБ и ЦРУ. Возможно, это произойдет только через век или два. Ведь в сегодняшней России даже некоторые статьи Тильзитского мирного договора, заключенного в начале ХІХ века между Наполеоном и Александром І, все еще считаются государственной тайной.

Но я пишу о себе. Если меня серьезно обложили со всех сторон, то только по одной причине (другой не вижу): в то время я был единственным зарубежным членом РК, Совета, а затем и ИБ и кроме того редактором, который настоятельно громогласно требовал радикальных внутриорганизационных реформ, дающих российским членам НТС больше полномочий, власти и средств, чем они имели. Эти требования, с моей точки зрения, были не только необходимыми, но и очень выгодными по идейным и политическим и финансовым соображениям для расширяющегося в России НТС. Российским членам НТС импонировало то, что при этом я заранее отказывался (будучи зарубежным членом Союза) от какой бы то ни было власти, постов и всего прочего.

Конечно, дело было не в моем великодушии (весьма слабом), ни тем более в политической честности, которая во все века является фикцией. Просто я считал и считаю себя журналистом и писателем, страстно люблю эти занятия, а руководство меня никогда не интересовало, удовольствия от этого я не получаю никакого. В армии я был сержантом поневоле, наделенным огромной властью, — и мне этого хватит до гробовой доски. Нет, борьба за Россию, затем — за развитую Россию, стоящую вровень с другими высокоразвитыми странами своей цивилизации, а не ниже, воспринималась мною как долг, но не перед родиной или народом (я им ничего не должен), а перед своими идеями, ставшими желаниями. Конечно, борьба за возрождение России для меня была порой увлекательной охотой, но только тогда, когда я сам выполнял задания «на свежем воздухе». Сидеть в кабинете, постоянно спорить, уговаривать и внушать, вести собрания, тем более считать чужие деньги — скучное занятие.

Конечно, я знал, что проиграю, ведь делал в сущности то, против чего всегда призывал: пошел один против целой организации, к тому же не обладая средствами. Но вместе с тем я старался себя убедить (иначе играть было невозможно), что у меня все же есть шанс помочь российским членам НТС создать грамотную политическую партию. Весьма возможно, что я ждал чуда, но не сознавал этого. Я понимал при этом, конечно, что дело не во мне, политической букашке. Мания величия нужна писателю, но не политику, для него она не спасительна, а гибельна.