(6. Солженицын и новая российская власть)

Позже, когда я стал заместителем главного редактора «Посева», предложил руководству объявить нерукопожатными (без срока давности) всех советских писателей, выступивших сначала против Пастернака, затем против Солженицына. Во времена Сталина, утверждал я, выступление против своих коллег могло быть продиктованным  простым стремлением спасти жизнь себе и родным, поэтому это поступок можно понять и простить. Но после 1956 года подобное поведение уже диктовалось стремлением защитить свой кусок хлеба с маслом и икрой, поэтому уже непростительно (хотя и понятно). Конечно, об этом предложении я рассказывал всем. Очень скоро меня пригласили поужинать «зубры» НТС (Романов, Артемов и Редлих) и объяснили, что для НТС встречи и контакты со всеми советскими писателями, в том числе гебешными, являются политикой, поэтому разбираться, у кого из них есть совесть, можно будет после падения советской власти. А пока... В ответ я лишь ядовито заметил, что наша политика громогласно защищает нравственность, но не подчиняется ей. Скорее всего, «зубры» были правы, ведь сам Солженицын, призывающий «Жить не по лжи», вертел своей нравственностью довольно вольно до и после «Теленка», а в 1990 году принял возвращенное ему советское гражданство, Государственную премию РСФСР, государственную дачу «Сосновка-2» в Троице-Лыкове...

Остальное Солженицын принял уже не от советской, а от российской власти, что может считаться нравственным консонансом. Хотя, конечно, его отказ в 1998 году принять орден Святого Андрея Первозванного делает ему честь. Помню, в Москве я смотрел все передачи, где Солженицын пытался направить людей по русскому пути, и видел, как уже не советской, а русской власти старания мыслителя не нравились все больше и больше, поэтому передачу прикрыли, а Солженицына  от телевидения удалили, во всяком случае его исчезновение с маленького экрана я понял именно так.

Разумеется, «Архипелаг ГУЛаг» и особенно «Красное колесо», повествование в отмеренных сроках, сразу вызывающее в памяти образ «Повести временных лет», я считаю основными произведениями Солженицына. Он, кстати, тоже так считал. Многое в этом человеке вызывает во мне если не уважение, то восхищение. Даже штрихи. Телефонный разговор в США в 1992 году между Ельциным и Солженициным о судьбе Курильских островов считаю удивительным: «Я изучил всю историю островов с ХІІ века. Не наши это, Борис Николаевич, острова. Нужно отдать. Но дорого...»

Солженицын прав, отдать все равно придется, к тому же бесплатно — и не только острова, если будем слабеть такими темпами, как ныне, а это неизбежно, увы, если не провести радикальные рыночные реформы. Очень правильными я считаю многие его тезисы в труде «Как нам обустроить Россию. Посильные соображения». Строение земств, в частности, могло бы сэкономить России доброе десятилетие, более того, значительно смягчить весь переходной период от марксистской цивилизации к христианской. К сожалению, Ельцин, возрождая Россию, не использовал этот труд в качестве фундамента многих своих реформ после 1993 года.

Однако я убежден, что в России скоро наступит время, когда вся советская символика, в том числе, разумеется, советские названия и памятники станут для новых поколений россиян не только странными, но попросту смешными, а затем вредными. Придет время, когда для победы на выборах власть имущим станет необходимо от них избавляться. А так как свято место пусто не бывает, то Солженицын, ныне несколько позабытый, постепенно вернется в российскую нацию как выдающийся мыслитель, и тогда, раз пустеющие постаменты выглядят несерьезно, каждый русский город поспешит заказать и поставить ему памятник. Когда это произойдет, я буду (с этого или того света) рукоплескать выгодной справедливости. Для меня Солженицын редкий случай: два раза хотел меня уволить, а я возношу его на Олимп.